Новое Рабство
Другая характерная особенность этих богатых стран – новое рабство. В то время как капитализм легитимировал себя в качестве экономической системы, основанной на личной свободе и всячески личную свободу продвигающей ( в качестве условия рыночного обмена), он генерирует новое рабство, в качестве части своей собственной динамики: несмотря на то, что рабство практически исчезло к концу Средних Веков, оно росло взрывными темпами – от завоевания первых колоний до гражданской войны в США. И можно рискнуть и предположить, что сегодня, в эпоху глобального капитализма, началась эпоха нового рабства. Несмотря на то, что речь более не идет о личном статусе раба, рабство приобрело множество новых форм: миллионы иностранных рабочих на Аравийском полуострове, которые фактически лишены любых прав и свобод, тотальный контроль над миллионами рабочих на потогонных фабриках в Азии, многие из которых организованы как концентрационные лагеря, эксплуатация минеральных ресурсов в центральной Африке (Конго). Но нам не нужно смотреть так далеко. 1 декабря 2013 года сгорела китайская фабрика одежды в Прато, 19 км от Флоренции. Погибли семь человек. В квартале где она расположена, живут тысячи китайских нелегальных мигрантов, работающих по 16 часов в день на сеть фабрик и магазинов, продающих дешевую одежду.
Поэтому мы не должны рассматривать жизнь новых рабов в Шанхает, Дубаи или Катаре и лицемерно критиковать Китай – рабство существует прямо здесь, мы просто не видим его (или претендуем на то, что не видим). Это новый де факто апартеид, систематическое расширение различных форм де факто рабства является не вызывающим сожаление случайным отклонением, но структурной необходимостью глобального капитализма в его нынешней форме.
Но не происходит ли следующее – беженцы, прибывающие в Европу, предлагают себя в качестве дешевой рабочей силы, во многих случаях, за счет местных, которые отвечают на эту угрозу, присоединяясь к анти-иммигрантским партиям? – Для большинства беженцев такова будет реальность – в случае реализации их мечты.
Беженцы не только бегут из своих разрушенных войнами стран – они несут с собой определенную мечту. Мы можем видеть это снова и снова на телевизионных экранах. Беженцы в южной Италии дают понять, что они не намерены оставаться там, и их цель – жить в скандинавских странах. А что с теми, что живут в нелегальном лагере в Кале? – Все они хотят в Британию. А как с теми, что через Балканы устремились в Германию? Они овоспринимают свою мечту в качестве неотъемлемого права, и требуют от европейских властей не только подходящей еды и хорошей одежды, но также и транспортировки к выбранному ими месту назначения.
Есть нечто загадочно утопическое в этом невыполнимом требовании: как будто это долг Европы претворить их мечту в жизнь, и эта мечта, случайно – вне поля досягаемости для большинства самих европейцев. Сколько южных и восточных европейцев предпочли бы жить в Норвегии? Здесь можно наблюдать парадокс утопии: в тот момент, когда люди оказываются в опасности, бедности и страданиях, когда можно было бы ожидать, что они удовлетворятся минимальным уровнем безопасности и комфорта, взрывается абсолютная утопия.Тяжелый урок для мигрантов заключается в том, что “Норвегии нет” – даже в самой Норвегии. Им придется научиться ограничивать собственные мечты: вместо того, чтобы гоняться за реальностью, ее придется изменять.
