Германия, в попытке вернуть Италию, или, по меньшей мере, предотвратить ее переход на сторону врага настаивала на том, чтобы Австрия предложила достаточно территорий бывшему союзнику. Но Австрия, со спесивостью древней империи отказывалась признать, что вмешательство Италии повлияет на итоги войны. Немцы продолжали настаивать, и австрийцы, наконец, с раздражением ответили. Они вступили в войну ради сохранения империи а не для того, чтобы уступить одну из ее самых лояльных провинций.
9 августа Сан Джулиано признал возможность вступления в войну на стороне Антанты в случае, если появится уверенность в ее неизбежной победе. Он написал Саландра: “Это – не героически, но очень мудро и патриотично”. В этот день он инициировал дипломатические контакты с Лондоном. Это стало началом “двухканальной дипломатии” – переговоров и с Антантой, и с центральными державами, продолжавшейся девять с половиной месяцев. Успехи немцев во Франции на некоторое время заморозили эти заигрывания.
К середине сентября стало ясно, что немцы не в состоянии сломить французское сопротивление на Марне. Сан Джулиано понял, что надежды центральных держав на сокрушительную победу на западном фронте не имеют под собой оснований. Он сказал журналисту: “Пока все идет хорошо, и их хваленый молниеносный удар оказался холостым выстрелом. Нет никаких сомнений в том, что наш главный интерес в том, чтобы решительную победу не одержала ни та, ни другая сторона”. Идеальным исходом войны для Италии стало бы поражение и Австрии, и Франции, исторических врагов Италии. Саландра в частных разговорах говорил, что Италия должна “воспользоваться историческим катаклизмом для разрешения наших собственных принципиальных проблем”.
К середине октября смерть унесла еще одно возможное препятствие на пути воинственных намерений Саландра. Министр иностранных дел Сан Джулиано был болен уже несколько месяцев. Сохранив проницательность до последнего часа, он сказал журналисту что в случае вмешательства Италии в войну ее судьба будет мрачной. Центральные державы ,будут ее ненавидеть, обвиняя в предательстве, в то время как Антанта предпочтет забыть о ее вкладе – если таковой вообще будет.
