Отсутствие безопасности и полная лишений жизнь поощряли беспечность и нерадивость правителя. Войны не порождали немедленных потрясений, потому что их вели преимущественно профессиональные армии. Гражданское население не возмущалось – по крайней мере до тех пор, пока не вводились новые экстраординарные подати на ведение войны. Даже в зоне непосредственного конфликта тяжесть войны ощущалась менее болезненно, чем в хорошо сбалансированной цивилизации наших дней. Кровопролитие, грабеж, изнасилования, голод и пытки не казались столь ужасными населению, чья повседневная жизнь сопровождалась этими явлениями в той или иной форме. Вооруженный грабеж на деле был повсеместным явлением и в мирные времена, пытки применялись в большинстве судебных процессов, затяжные и ужасающие казни осуществлялись перед большими скоплениями народа, чума и голод раз за разом опустошали округ за округом.
Взгляды на жизнь даже образованных классов были жесткими и суровыми. Под маской учтивости манеры были примитивны. Пьянство, обжорство и грубость были общими на всех уровнях. Судьи были скорее жестокими, нежели справедливыми, и гражданские власти скорее брутальными, нежели эффективными, благотворительность была недостаточна для удовлетворения нужд народа. Повсюду дискомфорт был слишком естественен для того, чтобы стать причиной комментария. Житель Европы был совершенно не готов ни к зимней стуже , ни к летнему зною. Принц и нищий в равной степени страдали от вони гниющих отбросов на улицах и от зловония испражнений, выбрасываемых из домов, от вида стервятников, клюющих трупы на виселицах. По дороге из Дрездена в Прагу путешественник насчитал “семь виселиц и колес, на которых были повешены воры – некоторые свежие, некоторые наполовину сгнившие, с тушами убийц, сломанными, член за членом на колесах”.
Давление войны на такое общество должно было быть интенсивным и продолжительным до того, как спровоцировать хоть какой-то народный протест – и к тому времени было уже слишком поздно.
Cicely Veronica Wedgwood The Thirty Years War (1938)
