Точно также он относился к модернизму в литературе: “Есть конечно, достойные исключения, но главным провалом в академическом вкусе англо-американской поэзии была склонность к вклинивающимся новшествам словаря, искривлениям синтаксиса и прочим странностям языка. У Мэри была маленькая овечка – переведите это на санскрит, и прочитайте наоборот. Ничего не выиграете, но, напротив, утратите качество оригинала”.
Результатом подобных прозрений стала вивисекция Эзры Паунда, несмотря на извращенные моды эпохи. Конквест показал, что речь идет о позере высочайшей пробы, неряшливом поэте, подтасовывавшем собственные намеки на классическую мифологию – без того, чтобы продемонстрировать собственную оригинальность или креативность. Известный фашизм и эгоизм Паунда лишь увеличили его дебит. Нижеследующий параграф читается как инверсный образ защиты Оруэллом Вудхауза, но такова искренняя реакция на мировую войну, в которой Паунд сыграл совершенно злодейскую роль:
“Политически и морально релевантен тот факт, что обожатели Паунда пеняют нам страданиями поэта, описанными в Pisan Cantos (Паунд, горячо выступивший стороне Оси, некоторое время провел в американских лагерях на территории Италии). Люди возмущаются тем. что американская армия вела себя с непотребной брутальностью , держа его в клетке из колючей проволоки без адекватной защиты от стихий. Можно сожалеть о причиненных ему страданиях, или, точнее, дискомфорте. Но это происходит на фоне того, что печи Освенцима еще дымятся, и миллионы все еще находятся в куда худшем положении, чем Паунд. Он поддерживал антисемитскую политику Оси (и теперь, когда все факты перед ним, я не думаю, что он сильно сожалеет о жертвах газовых камер). В этой ситуации можно, хотя бы и бессердечно, посоветовать ему помолчать о том, как его мучили дождем и солнцем. И в любом случае, гуманность и симпатия к собственным страданиям вряд ли кого-то разжалобят”.
Стоит напомнить, что сам Конеквест некоторое время был коммунистом. Он всегда говорил, что лучшими патологоанатомами того или иного недуга будут люди, от него оправившиеся. Он вступил в партию в колледже Магдалены, Оксфорд, в 1936 году. но пробыл в ней всего 18 месяцев. Он признавался, что избыток свободного времени в этот период у него поглощали “проблемы с девчонками”. Он также видел, как чересчур усердные поклонники нового бога превращаются в “полных идиотов”. Окончательно от марксизма-ленинизма его оттолкнуло непосредственное знакомство с практиками этой идеологии в кровавых землях Восточной Европе в 1944. Он служил офицером связи британской армии с болгарами, воевавшими против нацистов под советским командованием. Конквест служил в Оксфордширском легком пехотном полку с 1939, с момента подписания пакта Молотова-Риббентропа, показавшего, как именно выгода побеждает идеологию. Конквест вспоминал: “Если вы были в Болгарии в 1944-1945, вы превращались в анти-коммуниста мгновенно. Это было ужасно. И со временем становилось только хуже”.
Этот опыт ожесточил его в отношении всего, что он определял в качестве mindslaughter (“убийства рассудка”). Больше всего это подходит для описания хорошо образованных буржуа, свято поверивших в любой модный нонсенс, в особенности, когда он противоречит принципам их круга. Конквест однажды подразнил своего друга, Кингсли Амиса, чья связь с коммунистической партией продолжалась постыдно долго, до 1956 года, когда Советы вторглись в Венгрию. Он заметил, что Амис может быть чрезвычайно “прогрессивным” относительно колониализма, о котором он не имеет представления, но совершенно консервативным относительно британской системы образования, которую он прекрасно знал. Это привело к формулировке “первого закона Конквеста”: “По большому счету, каждый – реакционер в том, в чем он понимает” (его второй закон не менее полезен “Как представляется, любую организацию возглавляет секретный агент ее оппонента”).
