Парадоксальным аспектом всей этой антиправительственной канонады был тот факт что правительство ( в котором Джиолитти не играл никакой роли) уже пообещало присоединиться к Антанте, подписав Лондонский договор 26 апреля. Когда кабинет Саландры подал в отставку, д’Аннунцио вообразил, что ему в одиночку удалось разоблачить и предотвратить заговор сторонников нейтралитета. На следующее утро один из членов кабинета взял его за руку, отвел в сторону и рассказал о лондонском договоре, объяснив, что правительство уже расторгло договор о Тройственном союзе.
Д’Аннунцио, который редко лишался дара речи, мгновенно перестроился. Он в тот же вечер говорил перед публикой в театре об аннулировании Тройственного Союза, он снова призвал к бдительности и возобновил свои атаки против Джиолитти и нейтралистов. Джиолитти он именовал “главным злодеем, душа которого – кусок замерзшей лжи” и единственная мечта которого – как бы предать патрию и короля. Д’Аннунцио не стал первым человеком, заговорившим о “внутренних врагах”, но никто иной не придал этому обвинению такой престиж.
В период подготовки к критически важному голосованию по интервенции в парламенте д’Аннунцио еще более интенсифицировал свои атаки, проклинал политиков-предателей, которые на протяжении многих месяцев вели переговоры с врагом, обзывал их “паяцами, обернутыми в национальный флаг”. Кто спасет Италию в эти темные дни, как не настоящий, подлинный народ? “Да здравствует наша война!. Да здравствует Италия! Да здравствует Рим! Да здравствует армия! Да здравствует Флот! Да здравствует король! Глория и победа!” В своем дневнике он пишет, что массы “облагородились” в делириуме его речи.
19 он получил аудиенцию у короля. 20, когда парламент проголосовал за войну он триумфально обратился к собравшейся толпе:
“Честь Патрии спасена. Мы не боимся нашей судьбы и идем ей навстречу с песней. В нас горит молодой дух всадников-близнецов на Квиринале. Сегодня ночью они спустятся к Тибру и напоят своих коней ниже Авентинского Холма, перед тем как устремиться к Изонцо, который окрасится кровью варваров”.
Если это кажется зловещим, то следует взглянуть на то, что он произнес на рассвете 25 мая, празднуя первый день войны:
