Его речь была великолепна. Черчиль, на пике своего красноречия кажется сухой прозой перед д’Аннунцио, развернувшим свои крылья. Указывая на “святую бронзу” монумента в качестве гарантии благословения Гарибальди, он взывал к духу самопожертвования, и поднимается до имитации Нагорной Проповеди, украшая ее характерным чувственным зудом:
“Благословенны те, коим многое дано, ибо могут они многое отдать. Благословенны те, кому двадцать лет, те, чей разум чист, чье тело закалено, чьи матери мужественны. Благословенны уверенно ожидающие, не разбрасывающие свои силы, но дисциплинированно накапливающие их. Благословенны те, кто презрев стерильную любовь ради того, чтобы остаться девственниками для этой первой и последней любви… Благословенны юноши, голодные и жаждущие славы, потому что будут они удовлетворены. Благословенны милосердные, ибо им придется вытирать сияющую кровь и утолять сверкающую боль”.
Слушатели поняли главный смысл: настал час, когда каждый должен был найти в себе кураж умереть ради родины. Кроче назвал это выступление буффонадой. Другие соглашались с тем, что оно было вульгарным и гротескным. Большие и фальшивы интимные слова, так ожесточившие Дузе превратились в большие политические фальшивые призывы. За этой речью последовали многие другие, изливавшиеся в потоках “лирической остеревенелости”. В этот вечер, поднимая тосты за “города-мученики” по ту сторону Адриатики поэт заверил свою аудиторию, состоявшую большей частью из студентов в том, что они были пилигримами любви, посланниками веры, неустрашимыми пироманами отечества, буйными искрами сакрального огня!
В Риме он сравнивал нынешний позор Италии с доблестями Рисорджименто:
“Нет, не будем мы, не желаем мы быть музеем, отелем, постоялым двором, горизонтом окрашенным голубым пруссачеством для международных медовых месяцев, восхитительным рынком, на котором продают и покупают, на котором надувают и обменивают. Наш Гений призывает нас к наложить нашу печать на сконфуженную материю нового мира”.
Граждане должны были сформировать “народную милицию” и “выловить предателей” типа Джиолитти. Этот дискурс, смешивавший мистический национализм с призывами к к насилию против либеральной оппозиции можно считать первой фашистской орацией.
