Интервенционистский лагерь был разношерстным и потенциально фракционным: неоконсерваторы и индустриалисты хотели выйти на новые рынки, найти предохранительный клапан в условиях хронического перепроизводства, доктринальные националисты мечтали о “Великой Италии”, культурные шовинисты грезили об обновлении благодаря кровопролитию, протофашисты громко кричали о необходимости расширения жизненного пространства для плодовитой итальянской “расы”, и там же были демократические антиимпериалисты, синдикалисты-революционеры и идеалисты – последователи Мадзини. Все интервенционисты были готовы подняться над разделявшими их противоречиями ради того, чтобы подтолкнуть Италию к вступлению в войну, а их противники не были способны к такому же уровню дисциплины. Социалисты и Ватикан не смогли прийти к общему знаменателю, Джилиотти не смог создать единый фронт, никто не смог облачить нейтралитет в одежды захватывающей душу риторики. Италия была наполнена гражданами которые не желали интервенции, но не существовало способа выразить их оппозицию Это – старая, как сама политика проблема, которая не разрешена до сего дня.
В конечном итоге, Антанта больше хотела вступления Италии в войну, чем центральные державы хотели того, чтобы она осталась вне ее рамок. В том или другом виде, Австрия внесла свой вклад в достижение подобных результатов – глава ее Генштаба всегда считал такой исход неизбежным. Смертельный удар по Тройственному Союзу был нанесен после того, как Австрия отказалась компенсировать Италию за аннексию Боснии и Герцеговины, в 1908 году. Исключение Италии из переговоров в июне 1914 добило союз. Несмотря на то, что немцы пытались выдавить из своих союзников хорошее предложение, они совершенно не были удивлены той позицией, которую заняла Италия. Граф Мольтке никогда не рассчитывал на итальянскую поддержку, не существовало детальных планов совместной мобилизации, точно также как не существовало планов совместной австро-германской мобилизации против России, Сербии и Италии.
Фон Бюлов с горечью взирал на всю сагу. Он сожалел о том, что Германия не сделала больше, не надавила сильнее (“Мы были лошадью вместо того, чтобы быть всадником”). Странный фатализм, охвативший в июле правящие круги центральных держав повлиял на их отношение к Италии. Они действовали так, будто нелояльность Италии была автоматической. Несмотря на то, что агрессия Австрии против Сербии освободила Италию от ее обязательств, ее все еще можно было убедить не присоединяться к союзникам, предложив своевременный компромисс по Трентино и Триесту. Германия видела это более ясно, чем Австрия, потому что ее видение не было затуманено презрением. Но Австрия выдержала спазматическое давление Германии. Бюлов, за шесть лет до начала войны, еще будучи канцлером признал, что Италия, скорее всего, не выполнит своих обязательств в случае общеевропейской войны. Тем не менее, с его точки зрения атака Италии против Австро-Венгрии представлялась совершенно немыслимой: у итальянцев не было для этого ни сил, ни мужества, ни нахальства. Но в мае 1915 итальянцы обнаружили в себе и мужество, и нахальство.
