“Почему?” спросил Игнатьев. Хобсбаум пояснил: “Потому что эпоха, в которую, как вы говорите, массовые убийства и массовые страдания были абсолютно универсальными, возможность того, что из великих страданий может родиться новый мир все еще могла оправдать подобные жертвы”. Сегодня вопрос стоит так: как историк, оглядываясь назад я могу сказать, что все жертвы принесенные русским народом были лишь маргинально оправданы. Да это были гигантские жертвы, превосходящие любые, самые завышенные стандарты. Но теперь, оглядываясь назад я могу сказать, что в конце концов дело обернулось так, что Советский Союз не стал началом мировой революции. Мог ли он стать – я сказать не могу”.
В этот момент Игнатьев перебил: “Правильно ли я понимаю, что вы пытаетесь сказать – если бы подобное лучезарное завтра было бы действительно создано, смерть пятидесяти, двадцати миллионов человек была бы оправдана?”
И Хобсбаум немедленно ответил: “Да”.
Можно видеть, что , во-первых Хобсбаум принял советский проект не только по эмоциональным мотивам “надежды”, но и по трансцендентальному основанию, согласно которому этот проект и был “единственно возможной” надеждой. Во-вторых, он оправдывал его потому, что проект проект оказался плохим – он мог бы оказаться хорошим (и дело было не только в смертях, но также и в массовых пытках, фальсификации и рабском труде). И, наконец, он верил в то, что подобная линия хиалистического, абсолютистского подхода к реальности в принципе верна.
Reflections on a Ravaged Century
by Robert Conquest
