Несмотря на то, что племя и государство не обязательно взаимно исключают друг друга, идея прогресса, которую западные теоретики развития унаследовали от 19-го века, подразумевает, что современное государство развивается за счет того, что племя утрачивает свои позиции. Несмотря на то, что такие разные мыслители, как Карл Маркс, Макс Вебер и Эмиль Дюркхейм и их последователи скептически относились к идее благотворных итогов эволюции, немногие пытались оспорить ее реальность. Капитализм, разделение труда, индустриализация, бюрократическое доминирование и социальная дифференциация казались неизбежными вызовами эгалитаризму примитивного коммунизма, системе правосудия традиционных властей и безопасности механической солидарности.
И потому, в тот момент, когда восторжествовали капитализм и рационально-легальная бюрократия, большинство предположило, что, в долгосрочной перспективе племя и государства могут сосуществовать – но только временно и некомфортно.
И в самом деле, если оба понимать в качестве механизмов перераспределения и разрешения конфликтов, их сосуществование порождает дублирование. Но это эссе, скорее, посвящено, краткосрочной перспективе, или более точно в случае Ливии, -двадцатому веку. И именно здесь можно обнаружить аномалии, бросающие вызов упрощенной интерпретации изменений современного мира. Выясняется, что триумф государства, как бы он ни был неизбежен, не должен провозглашаться (или, альтернативно, оплакиваться) досрочно. Повторное внимательное исследование европейской истории должно напомнить нам, что победа государства над альтернативными структурами власти никогда не было скорой и легкой. Как раз напротив, европейская история наполнена трупами священных империй, вольных городов, герцогств и лиг, побежденных олицетворением политической системы, освященной Вестфальским Договором. Она определялась Максом Вебером в качестве “навязанного политического объединения с непрерывной организационной структурой, чей административный персонал успешно удерживает монополию на легитимное использование силы и поддержание порядка в границах данной территории”.
За три столетия, последовавших за Вестфальским миром, юридические основы международной системы, в котором государство является основной единицей, были основательно расширены и распространены по всему миру. С формированием Лиги Наций после первой мировой войны, и еще более, с основанием ООН после второй мировой, государственность была сконструирована в качестве единственного международно признанного источника политической власти и легитимации. В этот период, менее чем через сто лет после того, как европейское влияние распространилось на различные части мира, система подчинения в них различным формам политической власти коренным образом отличалось от европейских представлений. Участие в системе международных отношений, однако, диктовало необходимость принятия хотя бы государственных регалий, если не государственных реалий. Территориальные границы были очерчены, или, вернее, унаследованы от европейского имперского картографического дизайна. Армии были набраны, и тут следует напомнить, что современная постоянная армия есть архетип олицетворения функционально дифференцированного, иерерахического, бюрократического и обезличенного механизма государства. Амбициозные программы были объявлены, и , в некоторых случаях, даже претворены в жизнь – производительность труда возросла, инфраструктура создана, качество жизни улучшено, и жизнь различных обществ на планете изменена самым драматическим образом. Подобные программы были осуществлены от имени граждан государства. Они одновременно усиливали имидж государства, в качестве знамени стремления к современности, прогрессу и богатству, и превращали его в фокус горечи разочарованных, побежденных и злых.
Тот факт, что формирование государства неизбежно влечет за собой ущерб для рантье старой системы, и то, что оно редко доставляет обещанные блага ожидающим получателям так гладко и быстро, как предполагалось, является основным фактором, влияющим на то, что укоренение государства не происходит так легко, как оно предвиделось ранними теоретиками теории развития. Для новых граждан – тех, кто разочарован и разъярен, кто потерял собственность, или был проигнорирован государственными планировщиками, существуют многочисленные идеологические альтернативы. Двадцатый век был свидетелем развития множества движений праведной самоизоляции и отказа – подобно тому, как в более ранние периоды проявили себя американские шейкеры или британские луддиты. И не последними среди них, на Ближнем Востоке, как и в любом другом регионе, стали попытки поддержания преданности идеологиям и лояльности, основанным на действительных или мнимых родственных связях перед лицом вызова, брошенного государством.
