Во-вторых, и обрезание, и жертвоприношение, практиковались в пре-исламской Аравии, и можно предположить, что именно там следует искать происхождение этих хагаритских практик. В случае жертвоприношения это предположение усиливается следующими соображениями: христианские источники указывают на то, что жертвоприношение было стандартной культовой практикой в Сирии. Так , архиепископ Атанасиус из Балад в письме от 684 года относительно опасностей связей христиан с завоевателями был особо озабочен необходимостью прекращения поедания христианами жертвоприношений язычников. Якоб из Эдесы, между тем, отмечает арабское обрезание и тот факт, что они трижды совершают коленопреклонение во время жертвоприношения. Теперь жертвоприношение за пределами религиозного метрополиса, чтобы не говорила об этом традиция Авраама, не могла заимствовать обряды из старых монотеистических практик. На основании этого можно предположить, что хагаритское обрезание и жертвоприношение были не более, чем продолжением языческих практик под авраамической эгидой.
Это подводит нас к тому, что роль Авраама в раннем развитии хагаризма не ограничивалась тем, что придавал статус предков монотеистической теории – он подтверждал монотеистеистический статус практик предков. И это – тот контекст, в котором ислам заимствует любопытный термин ханиф, так близко ассоциируемый с Авраамом и его верой и использование его для обозначения неразвитого авраамического монотеизма – стигмы языческого прошлого, из которой хагариты умудрились произвести религиозную добродетель. В этом же мы можем видеть начала тренда реориентации религии. После такой реориентации ислам стали рассматривать в свете развитых и органических взаимоотношений с реальным или воображаемым языческим прошлым.
Религия Авраама представляет некоторый ответ на вопрос, каким образом хагариты могли вступить в мир монотеизма без потери своей идентичности и главных традиций. Но сама по себе она была слишком проста для создания базовых религиозных структур, которых требует подобная независимость. Самаритизм был религией, которая могла дать больше всего хагаризму. Самаритяне столкнулись с проблемой необходимости разъединения с иудаизмом до того, как с ней столкнулись христиане. Если христиане сублимировали еврейские категории в метафоры, то самаритяне заменили их конкретными альтернативами. С учетом этого базового сходства и родства, хагаритское восприятие самаритянских идей было усилено значением Моисея и в иудо-хагаризме, и в самаритянстве.
Самое раннее заимствование хагаритов у самаритян мы находим в отношении к писанию. В вышеупомянутом споре патриарха и эмира, эмир требует знать, почему, если писание одно, христианские секты отличаются друг от друга в своих верованиях. Патриарх отвечает:
Точно также, как Пятикнижие одно, и принимается и христианами, и маграйе, евреями и самаритянами, и каждая община разделена в вере, точно также и вера в Евангелие каждой ересью воспринимается и интерпретируется по-разному.
Таким образом, здесь хагаризм классифицируется как религия Пятикнижия. Позднее та же дискуссия обращается к божественной сущности Христа и его статуса в качестве Сына Божьего, и эмир требует доказательств этого от патриарха. Патриарх отвечает залпом цитат из писания, вес которых должен был быть по настоящему пророческим, реакция эмира критически важна:
