События 2005 (масштабные мятежи в Клиши-де-Буа, участников которых Саркози назвал “отребьем”) породили практически бесконечный поток статей дискуссий и книг во Франции. За всей этой шумной риторикой, однако, стояли несколько важных точек консенсуса между правыми и левыми. Во первых, и те и другие согласились с тем, что жесткость кризиса преувеличивается англоязычной прессой (феномен наблюдается по сей день – после крупных террористических атак, которые теперь происходят практически ежемесячно, французы соглашаются на том, что не позволят “единичным инцидентам” “изменить наш образ жизни”). В этой теории хитроумные англосаксы раздувают проблемы галлов с тем, чтобы отвлечь внимание от собственных иммигрантских напастей.
Во-вторых, существует широкое согласие в том, что мятежи не имеют, или почти не имеют никакого отношения к исламу, или к истории французского присутствия в исламском мире. По версии левых журналистов Liberation и Le Monde, причиной мятежей были “социальные трещины” и нехватка “социальной справедливости”. Даже французские спецслужбы присоединяются к подобной точке зрения, называя происходящее “народным восстанием”, и занижая роль исламистских групп. Практически все отрицают, что мятежи являются новой формой политики, который бросает прямой вызов французской государственности.
Несмотря на это, современная Франция разрывается очень жестоким конфликтом между двумя принципами – laicite и communitarisme. Термин laicite затруднительно точно перевести. В общем, он означает, что по французскому закону запрещено различать граждан на основании исповедуемой ими религии. Французский принцип активно блокирует религиозное вмешательство в дела государства. Все это восходит к Французской революции 1789 года и рассматривается в качестве инструмента воспитания католической церкви. В качестве специфически анти-религиозной концепции laicite гарантирует “неделимость Республики”.
В последние годы этой основополагающей концепции Французской Республики противостоит communitarisme, для которого нужды коммуны, общины, секты – важнее общества. И снова, в противоположность англо-саксонской модели где “отличие” – сексуальное, религиозное или физическое нечто само собой разумеющееся и даже восхваляемое, во Франции “отличие” рассматривается в качестве сектантства и угрозы Республике, наиболее острая проблема в том, что принципы универсализма, и, в первую очередь, laicite, для последних поколений мусульманских иммигрантов могут казаться новой оболочкой “цивилизационной миссии” или “колониализма”. Иными словами, если мусульмане хотят быть “французскими”, они сначала должны научиться быть гражданами республики, а уж затем мусульманами. Для многих это – невыполнимая задача, и отсюда бесконечные трудности вокруг концепций “мусульман Франции” или “мусульман во Франции”.
Но этот конфликт не только вокруг религии – но и вокруг экстремальных эмоций. Больше чем смерти, большинство человеческих существ опасается аннигиляции. Этот процесс хорошо знаком психиатрам, занимающимся пациентами с шизофренией или депрессией. Часть процесса ментальной дезинтеграции, которая характеризует эти болезни – ощущение частичного или тотального отчуждения. В тот момент когда индивид утрачивает всякое ощущение аутентичной идентичности, самого себя, внутри до того, что не чувствует себя существующим, он, в буквальном смысле, становится чужаком для самого себя.
