Парадоксальным образом, именно суннитские торговцы и элиты – главным образом из Дамаска и Алеппо косвенно способствовали “алавитизации” армии и секретных служб. Со времен французской оккупации 1920-1946 годов они воспринимали армию с антагонизмом, рассматривая ее в качестве инструмента в руках колониалистов, раскалывавших страну с помощью найма в армию представителей меньшинств для подавления большинства. Эти институты превратились в основной путь интеграции в общество меньшинств , и на более поздних этапах, для суннитов из отдаленных сельских районов. Суннитская элита, со своей стороны, относилась к этим структурам с отвращением, из-за низкого экономического статуса их членов и их желания пробиться на верхушку социальной пирамиды. Этот тренд продолжился после прихода к власти БААС в 1963 году. Четыре десятилетия вербовки алавитов, вкупе с добровольным и сознательным отказом выходцев из суннитских элит от службы стали причиной гегемонии алавитов в этих институтах. К началу 2011 года алавиты занимали 80% офицерских позиций, в то время как элитные подразделения полностью набраны из алавитов. Эти элитные подразделения и командиры превратились в хребет режима, и еще больше расширили свое влияние с момента начала волнений и войны в стране, итог которой теперь зависит от степени лояльности алавитов режиму.
Низшие чины-сунниты, отправленные на подавление мятежей своих единоверцев, не обладали сектантской привязанностью к режиму, что облегчало им и дезертирство, и бегство из страны. В результате, режим стал сплачивать ряды и выдавливать из них потенциальных предателей и тех, кто симпатизировал оппозиции. Алавитский офицерский корпус преданно служил Асаду. Режим также обратился за помощью к “старой гвардии” – тем, кто помог пережить исламистский режим три десятилетия назад. Элитный подразделения выполнили роль буфера, прикрывшего режим от внутреннего раскола – и благодаря свое непропорциональной мощи, и и инфильтрации в обычные суннитские подразделения, что резко увеличило риски дезертирства. Непоколебимая преданность этих подразделений Асаду покоится на уверенности в том, что выживание алавитских и других меньшинств привязано к судьбе правящего клана. Кроме того, режим преуспел в выполнении непростой задачи – ему удалось убедить базу собственной поддержки в том, что любые сомнения в его авторитете являются импортированным заговором, цель которого – подрыв сирийского суверенитета.
На начальном этапе мятежа алавитские общины, в особенности, на побережье, критиковали “мягкость” реакции Асада на протесты. Многие требовали эскалации репрессий в отношении того, что режим называл зарубежной конспирацией, вместо попыток примирения и поисков политического компромисса. Среди этих общин очень быстро завоевал популярность слоган, связанный с культом личности таинственного брата Асада: “Башара в больницу, Махера – в руководство!”
Несмотря на превалирующие неверные представления, алавитская община осталась, по большей части, бедной, лишенной привилегий и маргинализованной. Структура власти режима представляет собой комбинацию семейных, клановых и патронажных сетей, которая основывает свою легитимность не эксклюзивно на алавитах, но также выходцах из христианского и друзского меньшинства, и ключевых представителях суннитских элит. Это также служит доказательством существования “арабского национализма”, который помогает отвергнуть обвинения в преследовании сектантской политики. Режим капитализировал общий низкий уровень образования и отсутствие профессиональных навыков среди алавитов, вместе с сфабрикованным страхом перед суннитским мятежом, чтобы завербовать их массы в аппарат службы безопасности. Это, среди прочего, привело к тому, что сам аппарат безопасности превратился в заложника политики режима.
