Как начался этот литературный расцвет?
Я не знаю, счастливый прорыв…В 70-х и 80-х в Лондоне мы принадлежали к группе писателей, которая теперь описывается как экстроординарный момент в истории английской литературы – с Мартином Эмисом, Яном МакЭваном, Казуо Ишигуро, Анджелой Картер, Жанетте Винтерсон и Брюсом Чатвин. Но у нас не было ощущения того, что мы строим движение. Мы не выпустили манифеста наподобие сюрреалистов, мы не были в общем проекте. Среди нас не обязательно царила гармония, но мы отвечали на запрос наших читателей – писать новое, радикальное и образное – и это разбило конвенции британской литературы после второй мировой войны.
Сегодня я чувствую, что мы возвращаемся в конвенциональную, истинную литературу. Со своей стороны, я чувствую близость к таким писателям, как Ласло Краснохаркаи, который в этом году получил Букера или Карлу Кнаусгаарду. Мой следующий роман выйдет в сентябре в Соединенных Штатах. Он отходит от этих стандартов. Он совершенно сюрреалистический, посвящен нью-йоркскому гению. За свою сорокалетнюю литературную карьеру я осознал, что литература тоже идет навстречу модам. Вкусы меняются, и мы ничего не можем с этим поделать.
Вы вносите свое воображение, но также и смесь культур. Это – ваша специализация?
Я горд тем, что могу приносить наслаждение и восточному, и западному читателю, и их прочтение будет немного отличаться друг от друга. Я не вижу себя как писателя какой-то определенной страны, скорее, я писатель урбанизма. Мне близки многие города, в особенности Нью-Йорк, Лондон и Бомбей, в них я прожил мою жизнь. Я занят идеей и идеалом города.
И Ваша новая героиня, этот гений, покоряет Уолл-Стрит, Нью-Йорк?
Да, конечно. Я расскажу вам то, что рассказал моему редактору, предлагая ему эту новую книгу. Ее название – Два года, восемь месяцев и 28 ночей – другой пересчет “Тысяча и одной ночи”. После всех этих лет, когда я писал мемуары, скрупулезно описывая правду, я выбрал совершенно противоположную сторону, радикальное воображение, в память о тех чудесных историях, которые я слышал в детстве. Этот мир – волшебный, он наполнен магией, но сюжет основывается на самых реальных и ежедневных событиях в городе, на его улицах и базарах. Это – магический реализм, реализм столь же важный, как магия.
Фантастика представляет собой такой интерес только потому, что она поднимается от реальности и окутывает ее. В моих чтениях древних легенд – Панчатантра, Тысячи Одной Ночи, великолепных сказок Кашмира почти нет религии. Они наполнены смешными историями, злодеями, сексом. В этой человеческой комедии герои погружены в двойственность, множество претензий и озорство. Они спят с другими женщинами – бог во всем этом, или скорее, его вовсе здесь нет. Именно поэтому они попытались запретить “Тысячу и Одну Ночь” в Египте когда там случилась Арабская Весна. Эти легенды ненавистны пуританам, потому что они полны правды о человеческой природе. Я хочу вернуться к этой традиции, подключиться к этому наследию, говорить о ней как о реальной и современной.
Вы могли бы, со столь солидным опытом в разных мирах, впасть, как и многие интеллектуалы в культурный релятивизм. Как вам удалось этого избежать?
Это величайшая опасность нашего времени. Мы вступили в эру культурного многообразия, встречи и смешения культур. Мои книги празднуют этот мультикультурализм, и это факт. Мир стал глобальным, и ничто не подвигнет его к “де-глобализации”. Ничто не сможет отменить “мультикультурализм” наших искусств, нашей кухни, нашей повседневной жизни. Но культурный релятивизм – ругательное выражение, злой близнец мультикултурализма.
