Сегодня большая редкость, чтобы мусульманин так открыто провозглашал себя светским
Это было обычным для моего поколения, в 60-е и 70-е. Многие города – Бейрут, Тегеран и Дамаск, которые сейчас превратились в арену основного конфликта, были открыты, сложны и мультикультурны. На протяжении моей жизни я видел, как эти города закрываются, и единственным основанием для оптимизма является то, что если подобное изменение могло произойти настолько быстро, то, возможно, и обратный процесс не займет много времени.
И вы оптимист?
Я не занимался марксизмом очень серьезно. Но, как сказал Грамши, необходим пессимизм интеллекта и оптимизм воли. Кто мог поверить, до того как это случилось, в коллапс колоссального здания коммунизма? Гитлера тоже оказалось возможным победить – хотя и ценой огромных жертв. В молодости я изучал историю, и я открыл для себя ее способность постоянно удивлять. Ничего не является неизбежным, все может быть стерто на большой скорости. Мудрость не в том, чтобы быть оптимистом или пессимистом, а в том, чтобы наблюдать, сохранять наши ценности и ничего не уступать. Потому что культуру свободы было нелегко построить. Французы знают это хорошо, они внесли в это большой вклад. Без просветителей не было бы Томаса Пейна, Декларации Независимости и Статуи Свободы в гавани Нью-Йорка.
Писатель несет факел свободы? Вы думаете, это сработает?
Я не знаю, в чем роль писателя, и я не из тех, кто распределяет подобные роли. Одна из радостей литературы в том, что она содержит в себе собственное оправдание. Она здесь не для того, чтобы давать уроки. Я не люблю книжек, проповедующих роль искусства и распространяющих послания. Роль романа в том, чтобы создавать воображаемые миры, в которых читатель как будто бы живет и думает, как в настоящей жизни. И эта цель монументальна. Сол Беллоу сказал, что это искусство занято серьезным бизнесом исследования корней человеческой природы. Наша роль – понять, что такое человеческое существо, индивидуально и коллективно, и как ему жить на Земле.
Шансы моей жизни позволили мне писать о проблемах, которые сейчас находятся в сердце человечества – об иммиграции, столкновении культур, в котором, как в случае израильтян и палестинцев национальные нарративы претендуют на одно пространство. Я жил половину своей жизни на Западе и половину на Востоке, и шансы моей жизни позволили мне помещать моих героев в такие разные города, как Сан-Франциско и Исламабад. Я завидую тем авторам, кто подобно Фолкнеру прожили всю свою жизнь в одном месте и поэтому смогли написать монументальные работы, посвященные десяти улицам Оксфорда (Миссисипи). Но у меня была иная судьба. И я получил этот дар видеть мир в различных перспективах.
К тому же, мир изменился. Раньше все было так далеко. Посмотрите как Джейн Остин описывает ее мир в 1812 году в “Гордости и Предубеждении” – без того, чтобы упомянуть идущую титаническую борьбу с Наполеоном. Солдаты британской армии появляются в книге в качестве милых довесков, разгоняющих скуку официальных приемов. К географическому разделению следует добавить разделение между частной и общественной жизнью. Писатели могли рассказывать о своей частной жизни без учета внешних событий, не говоря уж о международном положении – поскольку это никак не влияет на их жизнь. Сегодня все сталкивается, пересекается и писатель ломает голову над тем, как описать этот новый мир. Подумайте, как описать Нью-Йорк в сентябре 2001 года, или то, во что превратился арабский мир… одно и то же. Мы не можем описать историю одного города, не упомянув эти самолеты. И такие столкновения превратились в повседневное явление.
