Именно это продолжающийся вакуум лидерства является источником циклов бума-спада, упомянутых в первой части этой статьи. Бывший эмир Катара шейх Хамад, турецкий президент Эрдоган, ливанский проповедник Ахмед аль-Ассир, “халиф” Абу Бакр аль-Багдади – все идут различными путями, предлагают смелые реформы для заполнения этой пустоты. Точно также действуют их близнецы на другом конце сектансткого спектра – иранский генерал Кассим Сулеймани, иракский полевой командир Каис аль-Хазали и лидер “Хизбаллы” Хассан Насралла. Их эго, раздувшееся во времена их славы, продолжает раздуваться еще более — несмотря на то, что база их поддержки сужается. Очень скоро, их попытки захватить контроль над регионом сведутся не более чем к проповедям перед адептами.
Параллельно, несколько наиболее устойчивых форм, наиболее традиционные виды контроля и управления попытались восстановить свою власть. Очевидный пример — Абдель Фаттах Сиси в Египте. Это настоящий архетип уходящих элит, воспользовавшихся промахами возникающих элит в попытке вернуться, ничего не делая для исправления своих прежних ошибок. Эта динамика очевидна для других стран и для региона в целом. Алжир, государства Залива – все жалуются на других, пугают другими ради того, чтобы оправдать собственную неподвижность. Религиозным институтам вроде аль-Азхар в Каире, Марджайя в Наджафе и богатым клерикам Сирии также стоит что-то предпринять ради возвращения морального авторитета, от которого они отказались, открыв дорогу лобовому столкновению между разными видами исламистской и светской истерий.
Брешь, пробитая в 2011, породила два важных социальных изменения. Политизированное использование социальных сетей дало голос тем людям, которые раньше был лишь потребителями информации, и чьи мнения оставались невысказанными вне рамок приватной сферы. Второе — перерождение иерархических структур в неформальные, от вертушки до самого низа. Новые политические движения — не идеология, но рефлексия, и воплощает собой не идею, но чувство, цайтгайст. Они разрастаются на на разнообразных страхах, фрустрациях и фантазиях, и строят свое влияние на их основе, вместо того, чтобы начать с ясного видения, заняться созданием рамок и структур для достижения своих целей, и затем бороться за власть, с целью трансформации общества согласно своей платформе.
Эти новые движения пользуются тем, что население нуждается в некоей понятной картинке происходящего — в условиях отсутствия веры в государство. Они служат специфическим интересам в продолжающемся процессе децентрализации, в ходе которого, власть, включая государственную власть, распыляется. И у них есть относительное преимущество в эпоху когда все игроки играют плохо, и тем самым снижают до минимума ожидания народа. Они привлекают сторонников, соревнуясь в производстве «комплексов жертвы».
Исламское Государство — совершенный пример такого тренда, но пример далеко не единственный. Шииты в Ираке заняты тем же самым, и к этому же склоняются некоторые традиционные игроки. Под «блистающим единством» постера с портретиком Башара Асада — фрагментированный режим, опирающийся на радикализованные милиции. Это же верно в отношении сирийской оппозиции: все партии не смогли родить видение, которое привлекло бы избирателей, которых они якобы представляют. «Хизбалла» меняет свои цели на ходу — от войны против Израиля до войны против других мусульман, расширяет базу вербовки, и тем самым подрывает претензию на то, что она является идеологически однородным, мотивированным и не сектантским движением. Курдские фракции пришли к тому, что переопределили себя в качестве милитаристских движений – тем самым отвлекая базу поддержки от многочисленных слабостей и провалов.
