Статья Тольц на историческом материале ставит чрезвычайно актуальный вопрос: понятно, что Восток исторически был объектом империалистических устремлений Запада, но следует ли из этого, что Восток способен предложить собственную категориальную концептуализацию мира? Едва ли. Ниспровергатели Запада с его эпистемологического пьедестала хотят изучать плюрализм различных пространств власти, альтернативных доминирующему центру? Пожалуй, никто это не сделал лучше, чем Мишель Фуко. Они хотят показать принципиальную роль окраинных и маргинальных акторов в политическом процессе? Именно об этом убедительно пишут теоретики критической школы и постструктуралисты в целом.
Иными словами, критика Запада вполне возможна на языке западных – генеалогически и содержательно – концепций. Более того, постколониальный дискурс фактически воспроизводит миф о сущностном единстве Запада. Все это имеет прямое отношение и к России, которая хочет встроиться в антиколониальные дискурсы, в том числе и академические, но при этом сама справедливо воспринимается своими соседями как источник колониальных практик.
Самым убедительным примером этого на страницах журнала является статья Мыколы Рябчука «Русский Робинзон и украинский Пятница: особенности асимметричных отношений». Автор справедливо замечает, что русские любят украинцев только как продолжение самих себя, а не как отдельный исторический субъект или самостоятельное политическое сообщество. Украинская идентичность в доминирующем российском восприятии редуцирована до фольклора, что приводит к выхолащиванию, стиранию либо игнорированию различий между двумя нациями. Это характерно вплоть до сегодняшнего дня: можно указать на то, что статьи по Украине – редкость в российских профессиональных изданиях, а центров украинских исследований на Западе гораздо больше, чем в России. Миф об изначальном онтологическом единстве, не требующем никаких эпистемологических усилий, подпитывает собой колониальный по своей сути дискурс Москвы. Анализ Рябчука заканчивается нормативным призывом к двойному освобождению – как самой России, так и Украины – от пут колониального дискурса.
Только, честно сказать, в такую перспективу верится пока с трудом. И серия интервью с фигурами культурной сцены России показывает почему. Противопоставление себя внешнему миру для многих из них является способом не только культурного размежевания, но и получения своего рода моральной индульгенции для консервации социальных отношений и фактически блокирования инноваций. Если, как говорит Феликс Разумовский, «самый прозорливый человек на Руси – это слепой, который не отвлекается на внешние моменты и смотрит в себя» (с. 365), то не метафора ли это архаизации России?
Это примерно та же ситуация, которую мы видим на примере РПЦ: претензии на эксклюзивный статус и восприятие своей принадлежности к корпорации как лицензии на истину. И то и другое снимает проблему качества: не важно, успешный ты литератор или нет, искренен ты в своих проповедях или нет – ты метаполитически (как в случае с Дугиным) репрезентируешь нечто сакральное и, по определению, стоишь над существующей системой социальных отношений и иерархий.
Но культура – это не (только) иконические имена, а сложная система коммуникаций, социальной жизни этих имен. Как наследие Пушкина или Толстого функционирует в нашей жизни, какие эффекты оно производит, что меняет в общественном организме – вот это, с моей точки зрения, и является главным. В противном случае, разговор о культуре (равно как и о становящейся популярной в Москве концепции «мягкой силы», призванной продвинуть образ России в мире) сведется к простому перечислению имен как к самодостаточному аргументу, доказывающему претензии страны на особый культурный, а то и политический статус.
Андрей Станиславович Макарычев (р. 1965) – историк, политолог, профессор Тартуского университета (Эстония).
[1] http://www1.ku-eichstaett.de/ZIMOS/forum/inhaltruss18.html.
[2] Raikka J. On Political Conspiracy Theories // The Journal of Political Philosophy. 2009. Vol. 17. № 2. P. 185–201.
Впервые опубликовано в издании “Журнальный Зал”
