Предисловие
Через несколько дней исполнится тридцать лет с момента резни в Хаме (февраль 1982г.). На этот раз годовщина имеет особое значение, поскольку сирийцы, преодолев барьер страха, теперь открыто говорят о событиях, которые произошли тридцать лет назад у них на родине. Нам помогает в настоящее время и то, что даже самый тупой наблюдатель может распознать ложь режима Асада, которая заставила многих из нас искать правду о событиях в Хаме, которую режим на протяжении десятилетий пытался подавить через демонизацию Братьев-мусульман, и , скрыть, как следствие, рассказы о невинных жертвах Хафеза Асада и его приспешников, число которых по словам людей из Хамы достигло 40 000 убитых, не говоря уже об изнасилованных и ограбленных.
Поскольку виновники резни и их сыновья теперь пытаются подавить текущее сирийское восстание тем же путем махинаций, жестокости, лжи и обманов, более чем когда-либо необходимо восстановить реальную историю Хамы. Это повествование о детях, ставших свидетелями убийства их отцов и старших братьев, женщинах, которые были изнасилованы и хладнокровно убиты, и целых районах города, разрушенных в мстительной ненависти.
Мой друг Халед аль- Хани, в настоящее время известный сирийский художник, в то время был семилетним ребенком. Он рассказывает о резне, как он был свидетелем этого и пережил убийство своего отца, о своем эпическом побеге с немногими женщинами и детьми, что спаслись от машины смерти Асада. В этой и двух последующих главах я попытаюсь довести воспоминания Халеда до английского читателя. Это мой способ сказать о бандах Асада, мы привлечем тех, кто сделал это, к ответственности, и не позволим им совершить это еще раз.
Часть I
Не знаю, что случилось со мной сегодня…не хочу оставаться в подполье…пойду в мою мастерскую и на каждую демонстрацию. Не могу больше скрывать свое лицо. Я, художник, стал повстанцем после инцидента у ливийского посольства. Мое превращение не имеет ничего общего с моими далекими воспоминаниями о Хаме, с убийством моего отца и смертью Города моего детства, изнасилованием наших женщин, заключением нас в тюрьму, бомбардировкой и насильственным перемещением тех из нас, кто выжил, в сельскую глубинку с целью скрыть преступления.
Клянусь Богом, делаю это не из ненависти и не из чувства мести, но ради справедливого возмездия. Я страдаю сейчас оттого, что я свидетель происходящих вокруг меня событий. Мы идем на демонстрацию, они в нас стреляют пулями, затем мы присоединяемся к похоронной процессии, а они поливают нас свинцом. И когда мы опять идем в следующей похоронной процессии, они отвечают тем же, и так далее. Когда мы остаемся в своих домах, они выламывают двери, хватая нас и запугивая наших матерей, что, если не буду убит я, то будет убит другой.
Клянусь Богом, я люблю жизнь, но еще сильнее я люблю правосудие. Пожалуйста, скажите мне, что делать. Я не знаю, что случилось со мной…Сегодня я вспоминаю, больше чем в любой другой день, вспоминаю своего отца. Мой отец был офтальмологом в Хаме. Он не был членом Мусульманского Братства, но встал на сторону людей растерзанного города. Поверьте, половина Хамы подтвердит это. Они выкололи ему глаз, но он был жив, тогда они убили его и ужасно изуродовали его тело. Я был маленьким, когда мы похоронили его, и я помню, что у него не было глаз.
В феврале 1982 года я был 6-летним первоклассником. Мы только что закончили первый школьный семестр и ушли на весенние каникулы…Ночью, когда мы спали, мы услышали громкие звуки, нарушившие тишину и обратившие наше спокойствие в убийственной ужас. Очевидно, была паника у моей тети, которая вырастила меня и рядом с которой я спал, компенсируя ей несостоявшееся материнство, потому что она никогда не вышла замуж, и жила с нами в нашем прекрасном двухэтажном традиционном арабском доме. Остальная часть моей семьи, включая моих отца и мать, спала на втором этаже. Вскоре я мог слышать, как голоса моих братьев и сестер моего отца и матери становятся громче, как они спускаются по лестнице и входят в комнату тети и как приближаются звуки выстрелов. Моя мать сказала моему отцу: “Разве я не говорила тебе остаться на ферме?” В течение многих лет ее слова не выходили из памяти, и мысль, что мой отец покинул ферму, причиняла мне большую боль и оставалась со мной, пока я не вырос, не простил ему уход с фермы и не осознал, что это была судьба .
