10 августа германский канцлер направил фон Вангенхайму телеграмму, в которой наотрез отказывался от «покупки» и требовал немедленного вступления Турции в войну. В этот же день посла вызвали на заседание турецкого кабинета, где видимо озлобленный принц Саид Халим отчитал его за «преждевременное» прибытие Goeben и Breslau и вновь сделал предложение о «покупке».
Фон Вангенхайм отказался. Турецкое правительство издало фальшивую прокламацию о покупке кораблей, сообщив, что заплатило за них 80 миллионов марок. По оттоманской империи прокатилась волна радостного возбуждения. Фон Вангенхайм был вынужден телеграфировать в Берлин, что в случае отмены «покупки» общественное настроение резко изменится и отношениям с Германией будет нанесен непоправимый ущерб. Скрипя зубами, Берлин согласился с турецким предложением. 16 августа на официальной церемонии Джемаль-Паша принял «купленные» суда в состав оттоманского флота.
У турок не было моряков, способных управлять такими сложными и современными кораблями, поэтому было принято решение о том, что германские команды останутся на борту. Немцам раздали фески и турецкую форму, и формально зачислили в состав оттоманского флота. Сушон был назначен командиром “турецкой черноморской эскадры”.
Британцы, и британские историки по сей день считают, что описанный эпизод был прекрасно срежиссированным немецким маневром, направленным на то, чтобы поднять престиж Германии в глазах турок, отдав им современные мощные корабли, сравнимые по типу с теми, что конфисковал Черчилль.
С момента конфискации Sultan Osman прошла неделя, и с улиц городов еще не исчезли турецкие дети, протестовавшие против Британии, отобравшей корабли, купленные на «их» деньги. Британский премьер прокомментировал: «Турки очень злы – и это очень естественно – на Уинстона, конфисковавшего их корабли»
Уинстон, в свою очередь, разозлился на турок. 17 августа премьер заметил: «Уинстон очень зол, и хочет направить торпедную флотилию в Дарданеллы, с тем, чтобы покончить с Goeben и его спутником». В кабинете, однако, возобладали другие настроения – военный министр и министр по делам Индии считали, что для Британии будет нехорошо выступить в роли агрессора против оттоманской империи.
В Лондоне, таким образом, создалось впечатление, отголоски которого можно обнаружить и по сей день, согласно которому турки вступили в войну из-за того, что Черчилль конфисковал дорогие их сердцу дредноуты. Это было лишь частичной правдой. Виндхэм Дидс вернулся во время июльского кризиса в Лондон (через Берлин) и встретился со своим другом, оттоманским послом.
Тот рассказал ему, что турки, конечно же, были бы рады возвращению кораблей, но это не изменило бы их прогерманской ориентации. В центре европейской политики турок в тот период находился великий страх перед экспансионизмом российской империи. Турецкий посол сказал Дидсу, что если союзники победят, раздел оттоманской империи неминуем. Если же победят немцы, империя будет сохранена. Дидс попытался заверить посла в том, что в планах союзников нет раздела Турции, но тот сказал, что получал подобные обещания и раньше, и время показало, что они мало чего стоят ( кроме того, стоит учитывать, что в руках у Энвера к тому времени была письменная немецкая гарантия и обещание защищать оттоманские территории, гарантия о которой тогда никто еще не знал).
