И, несмотря на все это, стагнирующие, если не прямо реакционные элементы идеологии Каддафи, вместе со снижением доходов от нефти, породили чувство тревоги за будущее среди ливийцев. Поддержание деликатного баланса между племенем и государством пожирало энергию режима. Несмотря на весь революционный пыл, он сделал меньше, чем намеревался, и не смог осуществить политические и экономические изменения, необходимые для поддержания нынешнего высокого уровня жизни в 21-м веке.
Мы рассмотрели, как различные ливийские режимы, каждый по-своему, слепили вместе племя и государство, и как эта амальгама может повлиять на будущее страны, которое не вписывается в стандартный путь развития национального государства. Финальный вопрос, тем не менее, остается открытым: Почему Ливия оказалась особенно уязвимой перед негосударственными, более того, антигосударственным идеологиями племенной жизни, и почему подобное развитие привело к “провисанию” законов теории развития?
Ответ на первую часть вопроса очевиден: и монархия, и революционное правительство опирались на племенные практики и в вербовке, государственной идеологии и государственной легитимации – потому, что граждане считали эти практики наиболее надежными. Необычно сильное ударение на племенные практики и ярко выраженная враждебность к государственным структурам отражали ливийские смуты 20-го столетия и их результат – разочарование и неверие в государство.
Ливийский опыт в формировании государства был необычайно суровым, но ни в коем случае уникальным. То, что позволило ливийскому режиму перевести популярный сантимент, тоску по золотому веку, когда жизнь была проще, в реальную политику, были доходы от нефти. Жак Делакруа предоставил полезную перспективу понимания воздействия доходов нефти. В условиях отсутствия собственной инфраструктуры экстракции принципиальная функция государства – распределительная. Взаимоотношения между элитой и массами – не классовые отношения, обычно ассоциируемые со сложным разделением труда, социальной дифференциацией и иерархической структурой государства. И он описывает последствия:
“Это порождает необходимость активации других структур социальной солидарности. И эти альтернативные структуры, по определению, традиционны. Чем более поздно традиционное общество входит в систему мировой экономики, тем более влияние традиционных социальных структур. И потому, распределительному государству управляющему подобным обществом, будет брошено максимальное количество этнических, трайбалистских и религиозных вызовов”.
У традиционных структур есть больше преимуществ, чем просто привычность. В ливийском случае, определенно, роль родства не была исключительно следствием недавнего включения в мировую экономику. Это могло бы оказаться достаточным в случае традиционных консервативных монархий, но усилия Каддафи по смешиванию революционной, радикальной риторики и прославлению племени, демонстрируют, что здесь есть нечто большее. Ливийская любовь к родовым идеологиям демонстрирует отрицание государства и неготовность принять обязательства социальной и политической организации.
Подобное нежелание “справляться с сложностями современной жизни” – роскошь, которую Ливия может себе позволить лишь благодаря доходам от нефти. Переход от племенной ситуации к государственности, диктуемой международной системой, был отложен, и “провис”, благодаря доходам от нефти. Нет никаких сомнений в том, что Ливии придется смириться с государственностью, и лишь тогда истинная цена сегодняшнего отказа станет ясной.
По материалам: Lisa Anderson, Tribe and State:Libyan Anomalies. (Tribes and State Formation in the Middle East, 1991)
